* * *

Белая ночь – большая белая собака
Ходит по Ратушной площади,
Ищет мой след,
Ложится у ног,
Кладет на мои колени
Ангельскую голову с золотыми глазами.
Она не будет моей, она ничья,она для всех.
А я буду предана ей до конца своих дней.

* * *

У тебя на душе
Страшный черный ящик с черной чужой землей.
Можно я посею туда немного зеленой травы?
А цветы ты купишь сам на рынке.

* * *

Редкие слова из частотного словаря –
Понуро дремлют по веткам в корпусе текстов,
как облезлые попугаи.
Студент откроет словарь —
Попугай ошалело встрепенется,теряя остатки перьев,
И гортанно вякнет свое имя,
А потом снова впадает в дремоту,
Как старый еврей в синагоге.
Гнусное местечко,скажу я вам, частотный словарь.

* * *

У меня нет ни отца, ни матери.
У меня нет ни сестры,ни брата.
У меня нет ни кошки,ни собаки.
У меня нет ни дома,ни угла.
У меня нет ни серебра,ни золота.
А как насчет Бога?
— У меня нет Бога.
Зато я есть у него.

* * *

Оцинкованно-жестяной,
Керосиново-слюдяной,
Сахариново-сушечный быт.
От волнистой доски стиральной
пар по кухне плывет коммунальной,
По стеклу слезами бежит.
В печке дружно трещат дровишки,
на кровати блестящие шишки.
На стене отрывной календарь.
В этом времени ветхозаветном
Я сижу на полу паркетном,
Новый зуб точу о сухарь.
Этот дом давно расселили,
Шишки, медь и паркет растащили.
Все соседи в могилах давно.
Только я иногда вспоминаю,
Как проэктор пленку- мотаю
Эти кадры цветного кино.

Виленград

Воздух ласков в краю бедняков.
Перестук лошадиных подков.
Город пьян минеральной водой.
Тепловозик ползет под горой —
Колея по-старинке узка.
Дух навоза, дымка, табака.

Застоялся в улицах горбатых
Вальс давнишний, из пятидесятых…

Много лет назад, во времена всеобъемлющего советского дефицита, был у меня один знакомый книголюб. Многие книги в его собрании имели библиотечные штампы. Кое-какие издания он «зачитал» у знакомых. Некоторые  стянул прямо с книжного прилавка. Когда я  пеняла ему на то, что красть грешно, он возражал: «Подумай сама, кому нужно прижизненное издание Блока в профсоюзной библиотеке кондитерской фабрики?» Или: «У Ивановых Фрейд и Юнг стояли на полке, потому что гармонировали с обоями. Я их спас!». Книги он охотно давал читать, только вел им строжайший учет и брал денежный залог. Философия этого человека опиралась на постулат, что кража книг – это не кража вовсе. Денежный эквивалент издания для него был не существенен, он его игнорировал, потому и не считал такую кражу грехом. А информационная и духовная составляющая книги, по мнению этого библиофила, не имеет цены и принадлежит всем…

Читать далее »

С т и х и

В 1909 году в Петербурге вышел новый литературно-художественный журнал «Аполлон», вокруг которого объединились творческие люди, называвшие себя символистами.  Понятие «символ» определялся ими как знак, соединяющий две реальности, два мира — земной и небесный, связь эта устанавливается только чувствами, интуитивно, а искусство — выше всех сфер человеческой деятельности. Символизм и связанное с ним течение – декаданс, — были в то время не только образом мысли, но и образом жизни. Декадентам жизнь представлялась как «пышный, но бесплодный сад», среди молодежи было модно выглядеть мрачным романтиком, искушенным в «мистическом эросе», поклоняться языческим культам, вести разгульный образ жизни, увлекаясь алкоголем и кокаином, страдать от чахотки. Идеалом женщины в стиле «декаданс» стали отрешенные, как сомнамбулы, существа с картин английского художника Габриэля Россетти — бледные, болезненные, распущенные волосы и бесформенное средневековое платье ниспадают в лирическом беспорядке, змеиная шея и красные припухшие губы вампира.

Редактор журнала, аристократичный и элегантный Сергей Маковский, настоящий эстет, делал все, чтобы «Аполлон» был стильным. Он мечтал, чтобы сотрудники являлись в редакцию в смокингах, а в качестве редакционных дам задумал пригласить балерин из кордебалета. Но мечты остались мечтами. Всему Петербургу было известно, как Маковский умеет играть женскими сердцами. Но на «папу Мако», как звали его  друзья, вдруг нашло помешательство: он увлекся женщиной, которую никто никогда не видел — поэтессой Черубиной де Габриак. Кто она такая — неизвестно. Откуда явилась — тоже. Говорят, что она наполовину француженка, наполовину — испанка. Но стихи пишет по-русски. Говорят еще, что она изумительной красоты, но никому не показывается. Стихами ее все бредили, каждый уважающий себя петербургский поэт считал своим долгом быть в нее влюбленным.  Обычно  сдержанный художник Николай Сомов перестал спать, воображая себе внешность удивительной девушки. Другие сотрудники редакции с замиранием сердца прислушивались к телефонным звонкам: не позвонит ли Черубина, не скажет ли что-нибудь своим волшебным голосом? Только одна скромная учительница Елизавета Дмитриева зло высмеивала Черубину в своих пародиях и не упускала случая поиздеваться над ее поклонниками. Читать далее »

В комнате твоей

Лунный свет да шорох.

Тихий шорох дней

Заблудился в шторах. *        

— Удачной недели! – сказал хозяин и положил на стол ключ. Он сильно преувеличил, назвав квартирой неухоженный аппендикс  длинного коридора в  запущенном четырехэтажном доме — огромная комната, от которой душ и туалет отгорожены пластиковой занавеской.  В объявлении о сдаче жилья значилось, что оно меблированное. Мебелью именовались комковатый матрас на четырех кирпичах, стул и столик производства шестидесятых годов прошлого века, замшелая одноконфорочная электроплитка и крошечный холодильник, где едва ли поместятся одновременно пакет молока и пачка творога.  За такие деньги в южном Тель-Авиве можно было бы найти трехкомнатную квартиру, но на улице Шенкин плата взимается за право жить в культовом районе израильской богемы, окно в окно с актрисой Элишевой. Адрес на визитке молодого, но преуспевающего художника Арика Зельдина должен был производить впечатление на владельцев галерей и покупателей.

Целый день Арик располагал в комнате подрамники с начатыми картинами и готовыми работами, распихивал краски и кисти по стенным шкафам, пристраивал мольберт в самом освещенном углу и к вечеру очень устал. Он повалился на матрас, который обреченно отозвался визгом ржавых пружин, и уснул. Среди ночи он проснулся оттого, что кто-то прыгал и топал над его головой, потом громко, но неразборчиво декламировал, меняя интонацию. Затем послышались гитарные переборы…  Взбешенный Арик натянул джинсы и поднялся этажом выше.

Дверь ему открыл заросший детина.

— Ты на часы смотришь хоть иногда? – зашипел Арик

— Часы? Какие часы? – рассеянно спросил тот. — Да ты не волнуйся так. Я сегодня один, стихи сам себе читаю. Шепотом.

Что теперь делать? Арик заплатил хозяину за полгода вперед, обратно тот ни шекеля не отдаст.

— Меня Семой зовут. Я поэт. Заходи, я тебе стихи свои почитаю, — парень затащил Арика в квартиру и толкнул на что-то мягкое.

Читать далее »

С глубокой древности люди приукрашивали себя, восполняя то, что, по их понятиям,  недодала им природа.  Даже самые дикие племена, сохранившие по наши дни первобытный образ жизни, имеют  представление о том, что мы  называем косметикой и модой.  Мужчины и женщины диких племен в неменьшей степени, чем люди, живущие в цивилизованных странах,  стараются придать своему телу и одежде элегантность.  Их представления об элегантности иногда удивительно совпадают с нашими, но порой  кажутся такими же дикими…

Читать далее »

Случилось ли это в действительности? Драматург и режиссер Д.Минченок утверждает, что слышал эту байку от своего учителя в киноинституте, которому, в свою очередь, ее рассказал режиссер Михаил Ромм, а в другом варианте — от дочери Ильи Эренбурга, которая слышала ее от своего отца…  Герой этой истории – знаменитый режиссер Сергей Эйзенштейн, а такие проделки были вполне в его характере.

Вскоре после окончания Второй мировой войны Сталин утвердил Большой художественный совет по делам кинематографии при ЦК партии. Обычно после обсуждения  Сталину докладывали отзыв, он сам смотрел картину и, бывало, вносил коррективы в решение худсовета. Заседали поздно вечером или  ночью. В тот раз обсуждался фильм режиссера из Баку – Тахмасиба, «Аршин мал алан». Фильм был слабый, но политически выдержанный, режиссер и актеры старались, и только за это было решено выпустить фильм на экраны.

Все уже собрались дружно голосовать, как раздался голос Эйзенштейна, обращенный к председателю — Михаилу Ромму:

— Простите, Михаил Ильич, я не согласен.

Члены худсовета повернулись в его сторону.

— Видите ли, — продолжал Эйзенштейн, — мы должны судить произведение искусства, как сказал Пушкин, по законам, которые художник над собой признает.

Позади был рабочий день, все устали и мечтали поскорее добраться до постели, а тут намечалась какая-то философская дискуссия! И было бы по поводу чего! А Эйзенштейн не унимался:

— Картина замечательная, только авторы проявили узость художественного кругозора и отошли от строгих канонов – от стиля французских порнографических открыток в Бакинском варианте начала века. Вот смотрите!

Читать далее »

Мой земляк из небольшого  города, где мы жили до переезда в Израиль, сказал мне после поездки в Америку: « Знаешь, кого я встретил в Нью-Джерси? Лену и Борю! Помнишь, того Борю, который работал в вашем институте в твоей группе?»

Как не помнить? Год мы работали вместе.

— А нет ли у тебя их номера телефона? – спросил я.

Ответил мне немолодой мужской голос. Я представился и попросил к телефону Борю. Последовала небольшая пауза, в течение которой в трубке послышалось  резкое женское восклицание, но слов разобрать было невозможно. Затем старческий голос снова произнес: «Они послали вас к черту и велели забыть этот номер». Я усмехнулся и положил трубку. Прошло двадцать пять лет. Все обиды на них у меня выветрились, даже чувство вины осталось, зато они, выходит, ничего не забыли…

В нашем институте я руководил группой, куда приняли Борю. Когда Боря впервые появился в нашем институте в начале 80-х годов, это был маленький, щуплый, сутулый и лысоватый  мужчина лет сорока. В общем, внешность самая заурядная. Зато, как оказалось, программист он был от Бога.  Был над нами  еще непосредственный начальник, которого мы за глаза называли Пашей.

Боря постоянно подсказывал мне, как лучше решить ту или иную проблему.  В течение года он ненавязчиво учил меня и самой профессии,  и отношению к ней. Без него я бы никогда  не стал  тем, кто я сейчас…

У Бори была жена Лена, которая оказалась намного моложе его, почти моя ровесница,  и дочь Марина. Лена была полная противоположность Боре – яркая, крупная громогласная женщина. Она любила накладывать на лицо слишком много блестящей  косметики, одевалась в кричащие наряды. Зимой, когда мы с ней впервые встретились, она была одета в ярко-красное пальто, на котором несколько пуговиц  висели на одной нитке, а на голове – большая красная кепка, вязанная из клочковатого мохера. Вульгарная внешность Лены почему-то не вызывала во мне неприязни к ней, наоборот, мне была очень симпатична эта яркая женщина, и я смотрел на нее как на забавную раскрашенную куклу. Она была музыкальным педагогом по фортепиано, а мне предложила научиться игре на гитаре, причем очень добросовестно со мной занималась.  Боря часто уезжал в командировки, а моя жена с сыном – к родителям. Когда Лена укладывала дочку спать, я забегал к Лене по-соседски, совсем не имея в виду никаких сексуальных намерений, отношения у нас установились почти родственные. Мы играли на гитаре, вели беседы. Оказалось, что Лена очень интересуется мистикой,  прочла на эти темы много книг. У них даже не было телевизора, так что вечера проходили в разговорах. Лена рассказала, что они с мужем – отказники, пытаются ускользнуть от внимания КГБ, переезжая из города в город. Кстати, в наш институт тоже пришло письмо из КГБ в 1-й отдел с предложением уволить Борю. Но оказалось, что он успел стать незаменимым работником, наш начальник Паша, сильно рискуя, наотрез отказался его уволить, мотивируя тем, что Боря ничего не нарушил. Читать далее »

         В Испании начала 19 века из таррагонского монастыря некий дон Винсенте бежал в Барселону и открыл там книжную лавку. Он занялся книжной торговлей вовсе не потому, что любил читать книги, любил он только деньги и обладал странным нюхом на библиографические редкости. Обычные книги он продавал не моргнув глазом, а вот с раритетами никак не мог расстаться, и если появлялся покупатель, который желал купить эту книгу, дон Винсенте изо всех сил отговаривал его. Но редкие книги с торговых полок  не убирал. Таков был этот книжный маньяк. Деньги он успешно делал на спекуляции. Вскоре его книжная торговля стала составлять местным букинистам ощутимую конкуренцию, и они образовали против дона Винсенте целый заговор – на книги из продаваемых библиотек взвинчивались цены, и ему приходилось отказываться от их покупки.  И вот однажды на аукцион была выставлена библиотека, где имелась настоящая редкость издания 1482 года. Конкуренты настолько взвинтили цену, что дону Винсенте ничего не досталось. Книга попала в руки книготорговца Патсота.

Не прошло и двух недель, как в лавке Патсота вспыхнул пожар. Лавка сгорела вместе с хозяином. Полицейские были убеждены, что пожар произошел по вине хозяина, который курил в постели. Дело ушло в архив. Но вскоре Барселона была потрясена ужасным злодеянием: на городской окраине нашли в канаве труп сельского священника, заколотого кинжалом.  А через короткое время еще одно убийство – молодой немецкий ученый. А потом – один за другим еще девять трупов, причем «почерк» убийцы совпадал. У  всех жертв было одно общее – все они были учеными. Барселонцы обвиняли в злодеяниях инквизицию, загнанную в подполье. Власти направили следствие по этому пути.  И как ни странно, этот путь привел их к дону Винсенте. Полиция рассудила, что бывший монах, бежавший из Таррагоны,  мог быть агентом инквизиции. Они произвели в его доме и лавке обыск. И действительно, среди его книг были найдена «учебная литература» для инквизиторов. Обрадованный комиссар полиции решил, что взял верный след и велел снять книгу с полки. По ошибке полицейские ухватили соседнюю книгу, которой оказалась именно та книга, которую приобрел покойный Патсот. Были найдены неоспоримые улики причастности дона Винсенте к преступлениям, он понял, что отпираться бесполезно.

Действительно, он удушил Патсота и поджег его лавку. А с сельским священником получилось вот что. Этот несчастный обнаружил в лавке дона Винсенте редкую книгу и согласился уплатить за нее неслыханную цену. Винсенте пришлось продать ее. Затем радостный священник вышел из лавки, прижимая книгу к груди, а дон Винсенте бросился за ним и стал умолять вернуть книгу. Но священник был неколебим. Препираясь, они вышли на пустынное место, дон Винсенте выхватил нож и зарезал несчастного. Дома дон Винсенте задумался: а что, если таких дотошных покупателей заманивать в другую комнату и убивать? Трупы можно заворачивать в мешок и выносить подальше от дома. Так он превратился в серийного убийцу. Судья спросил, что привело подсудимого к душегубству? «Люди смертны, рано или поздно они умрут, а хорошие книги вечны. О них я и забочусь». Преступник был убежден в правильности своих действий. На суде он держался очень спокойно и нисколько не раскаивался. Лишь раз спокойствие ему изменило. И случилось это тогда, когда адвокат начал доказывать, что книга, найденная у дона Винсенте и якобы украденная у Патсота – не одна и та же, ведь одинаковых  книг может быть несколько. И в доказательство своих слов показал парижский букинистический каталог. Но  уловки адвоката не помогли, дона Винсенте приговорили к смертной казни. И тогда он разрыдался. Судья счел этохорошим признаком, который мог бы означать раскаяние подсудимого. Но оказалось, что слезы его были вовсе не об этом: «Я – закричал дон Винсенте, — жертва чудовищной ошибки! Мой экземпляр книги – не уникум!»  С этими словами он и пошел на смерть, отказавшись от исповеди.                         По материалам Иштвана Рат-Вега