Классический и авангардный портрет, пейзаж, декоративные панно для интерьера и офиса, натюрморт, книжная иллюстрация, карикатура, моделирование одежды, сценография, роспись на ткани, рельеф и скульптура, дизайн интерьера, стенная роспись… Израильская художница Галина Мазина-Дятлова работает во всех этих жанрах, нарушая привычный для израильских художников стереотип — выбирать раз и навсегда определенное направление.

Как-то мне довелось побывать на спектакле Иерусалимского театра «Король Лир». Я обратила особое внимание на костюмы – в них не было ни исторической, ни этнической достоверности, но чувствовался аромат эпохи. И это не смотря на стесненные условия, в которых обычно делаются спектакли новых репатриантов. Поговорить с художницей в тот вечер не удалось. Но недавно в разговоре со знакомым режиссером возникло имя художницы, которая оформляла тот спектакль – Галиной Мазиной-Дятловой. Я договорилась с ней о встрече.
Я представляла обстановку, в которой нам придется встретиться в ее мастерской: на стенах развешаны эскизы костюмов, на рабочем столе – карандашные зарисовки, в углу – манекен для примерок. Галина проводила меня в мастерскую, извинилась и пошла мыть «букет» кистей, с которыми открыла дверь. Холсты на стенах и рядами вдоль стен, на мольберте – незаконченный портрет знаменитого израильского художника М.Кадишмана.

Галина, а где же ваши знаменитые театральные эскизы?

Для них не осталось стен, живут в папках.

Ваш Кадишман похож на Моисея. Это «авторский произвол»?

«Произвол» всегда имеет автора. Литератруные, живописные, кинопортреты Моисея тоже плод фантазии тех, кто едва ли бродил с ним по пустыне. Но портрет реального человека – то же мифотворчество. Я делаю пятиминутные наброски, когда бываю в мастерской Кадишмана. На них он земной, уставший, но в глазах какой-то древний огонь. Вот из него и рождается почти эпический образ на холсте. Я сама не знаю, как это происходит.

А что происходит по заранее задуманному плану?

Очень немногое. Если говорить о жанрах, в которых я работаю, то, пожалуй, сценография самый «концептуальный» из них. Да и то на этапе разработки идеи, когда важны логические построения и интеллектуальные ходы мысли. А дальше – полный «произвол».

Где вы изучали сценографию?

Вопрос серьезный, но ответ смешной. Я начала изучать сценографию после того, как случайно оформила свой первый в жизни спектакль. Я изучала живопись, графику и научный коммунизм на художественно-графическом факультете педагогического института в провинциальном городе Нижний Тагил, моя специальность не имела никакого отношения к театральному искусству. Думаю, что многие из моих однокурсников даже не подозревали, что в нашем городе существует несколько театров. Но театры были, и в одном из них на выпуске спектакля художник… ушел в запой. Режиссер бросился к нам на кафедру в поисках толкового парня. Завкафедрой назначил этим парнем меня. Я была больше напугана, чем польщена. Но страх, как известно, главный двигатель прогресса.

Что вы имеете в виду?

Например, из страха замерзнуть человек изобрел способ добывать огонь, сшил первую дубленку…

Каким же было ваше «дитя испуга»?

Удачным. До сих пор удивляюсь. Причем настолько удачным, что известный столичный критик Ирина Уварова, жена правозащимтника А. Даниеля, написала статью о моей работе в престижном тогда журнале «Декоративное искусство» и опубликовала эскизы, которые потом экспонировались в московском Манеже.

Чем вы объясняете столь неожиданный успех?

Экстремальными обстоятельствами и благожелательностью столичного критика к провинциальной девочке.

Часто ли приходилось вам встречать столь бескорыстное участие?

Классический и авангардный портрет, пейзаж, декоративные панно для интерьера и офиса, натюрморт, книжная иллюстрация, карикатура, моделирование одежды, сценография, роспись на ткани, рельеф и скульптура, дизайн интерьера, стенная роспись… Израильская художница Галина Мазина-Дятлова работает во всех этих жанрах, нарушая привычный для израильских художников стереотип — выбирать раз и навсегда определенное направление.

Как-то мне довелось побывать на спектакле Иерусалимского театра «Король Лир». Я обратила особое внимание на костюмы – в них не было ни исторической, ни этнической достоверности, но чувствовался аромат эпохи. И это не смотря на стесненные условия, в которых обычно делаются спектакли новых репатриантов. Поговорить с художницей в тот вечер не удалось. Но недавно в разговоре со знакомым режиссером возникло имя художницы, которая оформляла тот спектакль – Галиной Мазиной-Дятловой. Я договорилась с ней о встрече.
Я представляла обстановку, в которой нам придется встретиться в ее мастерской: на стенах развешаны эскизы костюмов, на рабочем столе – карандашные зарисовки, в углу – манекен для примерок. Галина проводила меня в мастерскую, извинилась и пошла мыть «букет» кистей, с которыми открыла дверь. Холсты на стенах и рядами вдоль стен, на мольберте – незаконченный портрет знаменитого израильского художника М.Кадишмана.
Галина, а где же ваши знаменитые театральные эскизы?

Для них не осталось стен, живут в папках

Ваш Кадишман похож на Моисея. Это «авторский произвол»?

«Произвол» всегда имеет автора. Литератруные, живописные, кинопортреты Моисея тоже плод фантазии тех, кто едва ли бродил с ним по пустыне. Но портрет реального человека – то же мифотворчество. Я делаю пятиминутные наброски, когда бываю в мастерской Кадишмана. На них он земной, уставший, но в глазах какой-то древний огонь. Вот из него и рождается почти эпический образ на холсте. Я сама не знаю, как это происходит.

А что происходит по заранее задуманному плану?

Очень немногое. Если говорить о жанрах, в которых я работаю, то, пожалуй, сценография самый «концептуальный» из них. Да и то на этапе разработки идеи, когда важны логические построения и интеллектуальные ходы мысли. А дальше – полный «произвол».

Где вы изучали сценографию?

Вопрос серьезный, но ответ смешной. Я начала изучать сценографию после того, как случайно оформила свой первый в жизни спектакль. Я изучала живопись, графику и научный коммунизм на художественно-графическом факультете педагогического института в провинциальном городе Нижний Тагил, моя специальность не имела никакого отношения к театральному искусству. Думаю, что многие из моих однокурсников даже не подозревали, что в нашем городе существует несколько театров. Но театры были, и в одном из них на выпуске спектакля художник… ушел в запой. Режиссер бросился к нам на кафедру в поисках толкового парня. Завкафедрой назначил этим парнем меня. Я была больше напугана, чем польщена. Но страх, как известно, главный двигатель прогресса.

Крайне редко. Именно поэтому я с нежностью и признательностью вспоминаю эту изумительную женщину.

Над чем вы работаете сейчас, я вижу. А что было неделю назад, месяц, два?

Два месяца назад была война. В каждом доме. Везде. Она смотрела с экрана телевизора глазами мальчиков, которых уже не было в живых. Глазами женщин, родивших этих мальчиков. И я писала их с утра до ночи. И ночью тоже. Кто-то из видевших эту картину назвал ее «Дорога матерей».

В мастерской Галина показала мне огромный холст, на котором по вызженной степи нескончаемым потоком идут женщины в белых покрывалах со свечами в руках.

Как вы вернулись после войны в мирную жизнь?

Я вернулась в нее во время войны. В какой-то момент злость на человеческую дикость высушила слезы. Я сделала серию эскизов моделей молодежной одежды – пацифистской одежды. Мне захотелось порвать, порезать на красивые полосочки, кружочки, квадратики всю военную форму, которая завалила мир. Пришить к ним кружева, манжеты, банты, нарядить в эту красоты девочек и отправить наших детей не на войну, а на танцы.

В ваших костюмах много элементов живописи, в картинах – театральных мотивов. Это сознательное смешение жанров?

Нет, это происходит у меня само собой. Если на палитре осталась краска, а на спинке стула брошена юбка, я не задумываясь ее расписываю – акрил любит ткань. Вот и получается, что мое платье – продолжение картины. А картина – особенно портрет – почти всегда несет на себе влияние театра. Скорее даже – его закулисной жизни, которая всегда интересовала меня больше сцены. Когда в антракте актерт устало «снимает маску», почему-то острей, чем в повседневной жизни обнажается его истинная сущность. Я, как художница, всегда дорожила этими мгновениями. А после спектакля актер просто меняет маску на ту, которая хоть немного защищает от житейских бурь.

Актеры, художники, поэты болезненно чувствительны к несовершенству мира, но это несовершенство и вдохнвляет их?

Да, они чувствительны и к прекрасному. И если этот мир станет чуть лучше, художников и поэтов в нем будет не меньше.

Если бы Ирина Уварова сегодня спросила бы вас о вашей судьбе художника в Израиле, порадовали бы ее?

И да, и нет. 16 лет я в Израиле. На рынке искусства 15 с половиной лет. Картины мои продаются в Америке, Европе, Израиле, но только те работы, что находится в частных коллекциях, написаны без оглядки на вкусы рынка искусства. Когда сильно берет за горло тоска по «чистому искусству», утешаюсь тем, что где-то, на другом конце света, какой-нибудь милый простой человек влюблен в мою «Скрипачку» или «Пианистку». И жизнь его не так тосклива.