В одной из просторных квартир древнего города веселился народ. Несколько раз прочирикал дверной звонок.  Хозяйка — ученическая копия певицы Бритни Спирс — открыла дверь, в которую просунулась взлохмаченная седеющая голова, повязанная лентой, и в квартиру стремительно ворвался мужчина в кожаной куртке,  тяжелых ботинках, с широким шарфом на шее и рюкзаком за спиной. Окинув хозяйку страстным взглядом, он совершил метровый бросок, попав шарфом на тумбочку перед зеркалом.  Изобразив несколько замысловатых па, он протанцевал по коридору. Затем, насвистывая, прошел в комнату, где прямо на полу была расстелена скатерть с незамысловатой закуской и выпивкой. Гости сидели на матрацах, снятых с кровати, и на спальном мешке. Мебель в квартире отсутствовала, поскольку все средства новоиспеченный хозяин квартиры вложил в недвижимость. Он стоял у окна с бокалом в руке, и его волосы шевелил ветер, пробивавшийся в щелястые оконные рамы.

— Выпьем, — говорил он, — за мои 40 лет!

— Ура! — дружно заорали гости: им было все равно за что, лишь бы выпить.

— Да…- задумчиво произнес вновь вошедший.

— «Да » — это  что такое? — переспросила слегка хмельная молодая дама, сидевшая на матраце в окружении широкой черной юбки. Чтобы объяснить ей, что и цифра  не симпатичная, так что радоваться тут нечему, и хозяин просто хвастун — ишь, сколько народу позвал, а у самого сесть негде, — мужчина послал свое тело на надувной матрац рядом с дамой и обратился к ней, предлагая сигарету: » Составите мне компанию?» таким тоном, которым спрашивают:   «Замуж за меня выйдете?»   По лицу дамы скользнула усмешка, и она  затянулась сигаретой. Мужчина расстегнул полы вязаного толстыми косами жилета, под которым оказался серебряный магендавид на длинной цепочке:

— Там я был Игорь, а в этой стране — Игаль. А вы, наверное, актриса?

— Да бросьте вы! Я просто  Вика.

— Значит, вы независимы и гордо одиноки?

— С чего вы взяли?

— Да я часто вас вижу на вечерах и презентациях, но только в сопровождении подруг. А мужчины, что крутятся рядом с вами, не могут быть вашими мужьями даже условно!

— Не угадали. Просто мой муж — журналист  Иосиф Катков. Он все время сидит в архивах или за компьютером — работает над книгой о Петре Львовском.

— А, этот парижский поэт-эмигрант?

Вика кивнула.

— А вот вы уж точно — в свободном полете?

Игаль поиграл магендавидом на цепочке:

— Я  немного  писатель, столяр, маляр, жестянщик, немного английский язык, немного компьютер, немного… вот  это,  — он взял гитару из рук бренчавшего на ней хозяина. Сперва  похлопал по грифу так, будто пытался поймать прыгавшего по струнам воробья, потом запел:

Я сердце оставил в Фанских горах,
теперь бессердечный хожу по равнинам,
и в тихих беседах, и в шумных пирах
я молча мечтаю о синих вершинах.

«Удивительно, — сколько лет поем эту песню, а не замечали, какой пошлый кич…» — подумал с радостным злорадством первооткрывателя не уставший еще рассуждать хозяин.  Впрочем, вскоре и ему надоело тратить время на это занятие, и он потянулся к бутерброду с икрой.  Вообще-то его любимым кушаньем была капустная кочерыжка. Он вырос в состоятельной семе известного музыкального критика,  блестяще окончил консерваторию по классу дирижирования, и потому  обожал инвалидов-баянистов и безголосых уличных певцов.

Компания  тоже не забывала про выпивку и закуску, Вика тем временем перелистывала альбом с горными видами.

— Не понимаю, — сказал Игаль, заглянув ей через плечо, — зачем ради порции адреналинчика лезть так высоко? В долине жизнь, пожалуй, опаснее будет. Исход лавин,  метель, гололед — все предсказать можно. А тут тебе и теракты, и инфляция, и революция… И без страховки — одни сплошные сюрпризы.

— Ах, оставьте! — возразила Вика, — Каждый повышает свой тонус милым ему способом. Вы, к примеру, водку станете пить, а кто-то укрепляет свой дух и тело на свежем воздухе!

В ответ Игаль, подмигнув Вике и придвинувшись к ней, примял ее широкую юбку и обнял за талию. Вика сделала вид, что так и надо.

— Как называется супружество, когда муж и жена сохраняют друг другу верность, а? — прошептал он ей в ухо.

— А как?

— Монотонное! Мне кажется, многие из нас просто от безысходности ищут приключений, —  заключил он, и Вике стало не по себе от такой проницательности. Ее  собственный образ жизни в последнее время стал казаться ей слишком монотонным. Муж уезжал на долгие месяцы в Париж, а когда бывал дома, уходил с головой в работу.

Они вдвоем вышли в ранние зимние сумерки, прошли по улице к заброшенному фонтану, в котором  валялись размокшие окурки и мятые жестяные банки.

— Послушайте, я бы хотела знать, как вы понимаете слово «приключение»? — настороженно спросила Вика, заглядывая в захламленный цементный резервуар. Еще не поздно было убежать.

— В данном случае я понимаю его однозначно, — ответил Игаль, увлекая ее в подъезд, запущенный, как цирроз  алкоголика. Лишь одна дверь под цифрой 9 на самом верхнем этаже имела достаточно цивилизованный вид, перед ней-то они и остановились. В полусвете, исходящем от покрытого пылью веков подбитого плафона, Игаль придвинулся к ней.

— Что вы обо мне думаете?!..

— Только то, что если что-то мне дается с трудом — то я не на верном пути. И распахнул дверь. За ней оказалось узкое темное пространство. Опрокидывая что-то по дороге, Игаль пробрался  к окну и приподнял жалюзи ровно настолько, чтобы в комнату проникала тонкая струйка кислорода.  Вика прошла в салон и села в колченогое кресло. Обстановка была явно с помоек, стены в черных пятнах плесени. Дальше все, казалось бы,  пошло по накатанному веками сценарию, пока Вика не  сообразила, что тренькает звонок. Звонки становились все настойчивей и, наконец, перешли в яростный стук.  Из-за дверей доносился требовательный женский голос, не обещавший парочке ничего утешительного. Игаль кинулся в коридор и застрял там.  Вика толкнула его:

— Открывай! Не до утра же тут торчать!

В следующий момент в прихожую ввинтилась женская фигура, и, вопреки ожиданиям, огрела своей сумкой по голове не Вику, а Игаля. Обрадованная Вика, спотыкаясь на каблуках, скатилась по лестнице и, пока женщина не опомнилась, смешалась с толпой  и понеслась к автобусной остановке неприличным в центре города галопом, разметя прохожих на узком тротуаре, и вскочила в автобус, попав ногой в закрывющуюся дверь.

— Куда вы спешите, мадам?- спросил водитель. — Недолго так все свои прелести растерять!

— Не волнуйтесь, в вашем возрасте со всеми прелестями и не справиться! — схамила Вика, бросая ему деньги за билет.  Она попыталась сепарировать свои чувства, и вскоре они напоминали коктейль «Кровавая Мэри»: на поверхности лежали стыд и брезгливость, а внизу бродило густое ощущение полноты жизни…

…В течение четверти часа Игаль самоотверженно пытался перетерпеть битье посуды и угрозы самоубийства. Потом понял, что это надолго, и хлопнул входной дверью. Перебесится и утихомирится, не в первый раз.  Он пересчитал свою скудную наличность — вполне хватит, чтобы успокоить нервы коньяком, — и направился в бар к Хаиму.

Хаим стоял за стойкой, по залу порхала его дочь Лиора. У окна одиноко сидел, уткнувшись в какие-то листки,  Иосиф Катков. Перед ним стояла чашка кофе и рюмка ликера.  «А вот и ты, очень кстати!» — злорадно подумал Игорь и подсел к нему.

— Привет! — сказал он с вызовом после хорошего глотка  коньяка.

— Привет, — Иосиф не удостоил его взглядом.

— Как продвигается роман?

— Продвигается, — равнодушно отозвался Иосиф, всем своим видом показывая, что совершенно не расположен к общению.  На нем был  костюм с галстуком и рубашка с запонками, что всегда вызывало в Игале особенную ярость. Запонки — в Израиле! «Ах ты, сволочь! Брезгуешь?» — Игаль и без того был разозлен, а тут его и вовсе понесло от выпитого.

— А почему именно Петр Львовский? Я понимаю — Бунин там, или Ходасевич… —

Игаль поковырял в зубах острым краем магендавида на цепочке.

Иосиф глянул на него поверх рукописи, но не ответил ни слова.  Игорь озверел:

— Ну да, вытащили третьеразрядного писаку, получили под него гранты из фондов — и год как минимум можно жить безбедно и ликерчик потягивать, по Европе гулять…

Мимо проплыла Лиора.

— Выпьем за красивых женщин! — распалялся Игаль все больше и больше. Выпей, Иосиф, у твоей жены роскошное тело! А на груди какая кожа!

Иосиф аккуратно опустил на тарелку чашку с кофе, не расплескав ни капли, но и не отхлебнув из нее, и произнес тоном, от которого веяло холодом покойницкой:

— Я тоже ею доволен.

— Идиот! — крикнул ему Игаль, бросил на стол деньги и вышел из кабака.

…Иосиф поднялся по облезлой лестнице. Змеились разноцветные кабели и исчезали возле каждой двери в круглых норах. Иосиф  понимал, что любоваться на  дверь квартиры Игаля, квартиры номер 9, — все равно, что любоваться собой в зеркале перед казнью.  Все будет быстро — Игаль откроет дверь, нагло ухмыльнется, а потом от сильного удара в челюсть отлетит  в квартиру…  На самом верхнем этаже должна быть девятая квартира. Но ее нет!  Последняя квартира номер восьмой. Справа же тянулись заколоченные досками антресоли. Иосиф покрутил головой, присел на пыльную ступеньку, не заботясь о брюках. Спокойно! — сказал он сам себе. — Сейчас выйду и посмотрю, горит ли в окнах свет!»  На мостовой он отошел к сухому фонтану и задрал голову. Света в окнах не было. И не могло быть.  Окна  квартиры номер девять были бутафорией, фантазией наивного архитектора для придания симметрии фасаду: черные стекла, вставленные в деревянные рамы и прибитые к глухой стене…Легкая и сладкая, как суфле, мысль промелькнула у него в голове — ничего не было — ни измены Вики, ни ненавистного наглого Игаля. Были Париж, тридцатые годы, Петр Львовский…