Archive for the ‘Рассказы’ Category

В комнате твоей

Лунный свет да шорох.

Тихий шорох дней

Заблудился в шторах. *        

— Удачной недели! – сказал хозяин и положил на стол ключ. Он сильно преувеличил, назвав квартирой неухоженный аппендикс  длинного коридора в  запущенном четырехэтажном доме — огромная комната, от которой душ и туалет отгорожены пластиковой занавеской.  В объявлении о сдаче жилья значилось, что оно меблированное. Мебелью именовались комковатый матрас на четырех кирпичах, стул и столик производства шестидесятых годов прошлого века, замшелая одноконфорочная электроплитка и крошечный холодильник, где едва ли поместятся одновременно пакет молока и пачка творога.  За такие деньги в южном Тель-Авиве можно было бы найти трехкомнатную квартиру, но на улице Шенкин плата взимается за право жить в культовом районе израильской богемы, окно в окно с актрисой Элишевой. Адрес на визитке молодого, но преуспевающего художника Арика Зельдина должен был производить впечатление на владельцев галерей и покупателей.

Целый день Арик располагал в комнате подрамники с начатыми картинами и готовыми работами, распихивал краски и кисти по стенным шкафам, пристраивал мольберт в самом освещенном углу и к вечеру очень устал. Он повалился на матрас, который обреченно отозвался визгом ржавых пружин, и уснул. Среди ночи он проснулся оттого, что кто-то прыгал и топал над его головой, потом громко, но неразборчиво декламировал, меняя интонацию. Затем послышались гитарные переборы…  Взбешенный Арик натянул джинсы и поднялся этажом выше.

Дверь ему открыл заросший детина.

— Ты на часы смотришь хоть иногда? – зашипел Арик

— Часы? Какие часы? – рассеянно спросил тот. — Да ты не волнуйся так. Я сегодня один, стихи сам себе читаю. Шепотом.

Что теперь делать? Арик заплатил хозяину за полгода вперед, обратно тот ни шекеля не отдаст.

— Меня Семой зовут. Я поэт. Заходи, я тебе стихи свои почитаю, — парень затащил Арика в квартиру и толкнул на что-то мягкое.

Читать дальше »

 

 

         В Испании начала 19 века из таррагонского монастыря некий дон Винсенте бежал в Барселону и открыл там книжную лавку. Он занялся книжной торговлей вовсе не потому, что любил читать книги, любил он только деньги и обладал странным нюхом на библиографические редкости. Обычные книги он продавал не моргнув глазом, а вот с раритетами никак не мог расстаться, и если появлялся покупатель, который желал купить эту книгу, дон Винсенте изо всех сил отговаривал его. Но редкие книги с торговых полок  не убирал. Таков был этот книжный маньяк. Деньги он успешно делал на спекуляции. Вскоре его книжная торговля стала составлять местным букинистам ощутимую конкуренцию, и они образовали против дона Винсенте целый заговор – на книги из продаваемых библиотек взвинчивались цены, и ему приходилось отказываться от их покупки.  И вот однажды на аукцион была выставлена библиотека, где имелась настоящая редкость издания 1482 года. Конкуренты настолько взвинтили цену, что дону Винсенте ничего не досталось. Книга попала в руки книготорговца Патсота.

Не прошло и двух недель, как в лавке Патсота вспыхнул пожар. Лавка сгорела вместе с хозяином. Полицейские были убеждены, что пожар произошел по вине хозяина, который курил в постели. Дело ушло в архив. Но вскоре Барселона была потрясена ужасным злодеянием: на городской окраине нашли в канаве труп сельского священника, заколотого кинжалом.  А через короткое время еще одно убийство – молодой немецкий ученый. А потом – один за другим еще девять трупов, причем «почерк» убийцы совпадал. У  всех жертв было одно общее – все они были учеными. Барселонцы обвиняли в злодеяниях инквизицию, загнанную в подполье. Власти направили следствие по этому пути.  И как ни странно, этот путь привел их к дону Винсенте. Полиция рассудила, что бывший монах, бежавший из Таррагоны,  мог быть агентом инквизиции. Они произвели в его доме и лавке обыск. И действительно, среди его книг были найдена «учебная литература» для инквизиторов. Обрадованный комиссар полиции решил, что взял верный след и велел снять книгу с полки. По ошибке полицейские ухватили соседнюю книгу, которой оказалась именно та книга, которую приобрел покойный Патсот. Были найдены неоспоримые улики причастности дона Винсенте к преступлениям, он понял, что отпираться бесполезно.

Действительно, он удушил Патсота и поджег его лавку. А с сельским священником получилось вот что. Этот несчастный обнаружил в лавке дона Винсенте редкую книгу и согласился уплатить за нее неслыханную цену. Винсенте пришлось продать ее. Затем радостный священник вышел из лавки, прижимая книгу к груди, а дон Винсенте бросился за ним и стал умолять вернуть книгу. Но священник был неколебим. Препираясь, они вышли на пустынное место, дон Винсенте выхватил нож и зарезал несчастного. Дома дон Винсенте задумался: а что, если таких дотошных покупателей заманивать в другую комнату и убивать? Трупы можно заворачивать в мешок и выносить подальше от дома. Так он превратился в серийного убийцу. Судья спросил, что привело подсудимого к душегубству? «Люди смертны, рано или поздно они умрут, а хорошие книги вечны. О них я и забочусь». Преступник был убежден в правильности своих действий. На суде он держался очень спокойно и нисколько не раскаивался. Лишь раз спокойствие ему изменило. И случилось это тогда, когда адвокат начал доказывать, что книга, найденная у дона Винсенте и якобы украденная у Патсота – не одна и та же, ведь одинаковых  книг может быть несколько. И в доказательство своих слов показал парижский букинистический каталог. Но  уловки адвоката не помогли, дона Винсенте приговорили к смертной казни. И тогда он разрыдался. Судья счел этохорошим признаком, который мог бы означать раскаяние подсудимого. Но оказалось, что слезы его были вовсе не об этом: «Я – закричал дон Винсенте, — жертва чудовищной ошибки! Мой экземпляр книги – не уникум!»  С этими словами он и пошел на смерть, отказавшись от исповеди.                         По материалам Иштвана Рат-Вега

2
Ноя

Tranquillitas

   

Светлана Бломберг

На окраине эстонского города Раквере стоял двухэтажный домик. Там осенью 1928 года между оконными рамами на первом этаже лежала серая вата, посыпанная желудями и еще не совсем сухими кистями рябины, на подоконнике за стеклами высились разнокалиберные зеленоватые бутыли с латинскими наклейками. Сбоку у крыльца — металлический скребок для очистки подошв от грязи. Над дверю — ярко начищенный медный колокольчик, а еще выше — вывеска: «Apteek. Aaron Boker». В полумраке серого ноябрьского дня поблескивали за стеклами дубовых шкафов бутылочки с микстурами, тонкие резинки прижимали к ним бумажные язычки с описанием состава. Аккуратно выстроились пирамиды коробочек с таблетками и порошками. За массивной дубовой стойкой сидел розовощекий черноглазый молодой человек в белом халате — аптекарь Арон Бокер, недавний выпускник Тартуского университета. Он отламывал печать на бандероли, пытаясь не намусорить сухим сургучом, и уже почти закончил это занятие. Арон вытаскивал лист бумаги из конверта, когда отчаянно заверещал колокольчик, и в аптеку ворвалась молодая дама. Она упала на скамейку, откинула с лица вуаль и разрыдалась. Арон выронил из рук письмо и бросился к графину с водой.

— Госпожа Черногорская! — он поднес стакан к ее рту. Дама сделала несколько судорожных глотков и утерла глаза кружевным платочком. — Опять? — сочувственно спросил Арон. В ответ женщина снова затряслась в рыданиях.

— Погодите, — засуетился аптекарь, — я сейчас… у меня есть свежие валериановые капли, я их делаю по собственному рецепту, отличная вещь… Читать дальше »

Светлана Бломберг

— С 1 августа ты едешь в дом отдыха «Вызу», — сказала мне мама. Я не смела, да и не собиралась возражать, потому что и так маялась в раздумьях, чем заняться до начала первого учебного года в педагогическом институте —  школьные друзья разъехались кто куда.  Все деньги, что я заработала за месяц в городской цветочной оранжерее, мама забрала в семейный бюджет. Мы ни в чем не нуждались, но мне пришлось отдать все до копейки. Я радовалась, что уезжаю, еще и потому, что родители в очередной раз  разругались. Папа время от времени  нарушал какое-нибудь из правил,  заведенных  мамой, мама переставала  замечать папу, мне становилось его  жалко. Отцу приходилось самому себе покупать продукты, готовить и стирать, делал он это неумело, а комфорт любил, потому заранее было ясно, что мама возьмет над ним верх до следующей ссоры. На работе папа руководил отделом, где трудились одни женщины. Все они обожали и боялись папу, но дома…

Мама сложила в сумку платья и туфли, которые я дожна буду носить в доме отдыха.  Я даже не заглянула, что она туда положила: все равно ничего другого не даст.

Я  вышла из автобуса и отправилась по единственной центральной улице маленького курортного городка к зданию администрации. Немолодые люди стояли в очереди на расселение.  Прямо у регистрационного стола ко мне подлетела девушка:

« Давай вместе поселимся! А то кругом сплошные ветераны!». Ира прехала из Ленингрда в отпуск, она работала продавщицей в Доме книги.

В соседней  комнате жила пенсионерка Пирет. Бабка она была нормальная, но в первую же ночь мы с новой подругой проснулись от ее громкого храпа за стенкой, заснуть больше не могли, оделись и пошли к морю. Читать дальше »

Семен Беленький
Светлана Бломберг

— Что ты там высматриваешь? — женщина подошла к окну. У края тротуара урчала «Волга» с инвалидным знаком. Рядом с ней, опершись на трость, стоял худощавый старик.  Из-под широкополой шляпы на воротник элегантного черного пальто падали длинные седые волосы.

— Прости, Лара, надо идти, — сказал Семен.

— Что-о?! — женщина подбоченилась, отчего ее халатик распахнулся и обнажил бывшие прелести.- Знаешь что, если ты сейчас уйдешь, то никогда больше меня не увидишь!

Семен вздохнул и задернул занавеску. Старик внизу посмотрел на часы и полез в свою «Волгу». Читать дальше »

Светлана Бломберг

В середине 90-х годов 20 века в дешевой забегаловке на Литейном проспекте в Петербурге собиралась группа литературной молодежи. Большинство ее участников писали гладкие стихи, в которых не было ни одного живого чувства. Петя с редкими волосами, заплетенными в косу, поклонник восточной культуры, писал о прелестях наркотического кайфа, пятнадцатилетняя девушка Наташа, творившая под именем Фрика Клоакина, притопывая ногой в огромном солдатском ботинке, читала стихи о жутком разврате и пьянках, которым она, судя по стихам, предается каждый день. Безнадежная графоманка Света с повадками школьного комсорга была в этом обществе организующей и направляющей силой. Она именовала себя вице-президентом союза творческой молодежи. Света договорилась с директором солидного писательского клуба о совместном вечере. Когда юная длинноногая особа приходит к пятидесятилетнему мужчине и с придыханием просит: «Научите!», отказать невозможно. Читать дальше »

Читать дальше »

2
Ноя

Прощай, муха!

   

Светлана Бломберг

Сквозь замерзшее оконное стекло в комнату проник тусклый зимний рассвет, и лежавший на облезлой кушетке человек проснулся, откинул с лица ватное одеяло и огляделся, стараясь вернуть ощущение приятного сна, из которого его вырвал приступ сухого кашля. Не вставая с кушетки, он протянул руку к печке: почти совсем остыла после вчерашней топки. Вставать не хотелось, но желудок ноющей болью напоминал о своем существовании, и человек, закутавшись в одеяло, направился в кухню, смежную с прихожей – самое холодное место в старом бревенчатом доме, занесенном крепко слежавшимся снегом по самые окна. Нацедив в электрический чайник немного талой воды, человек сварил жиденький кофе, отыскал пару сухарей и вернулся к печке, плотно притворив за собой дверь. Проходя мимо магнитолы, взглянул на часы: 7.58. Он присел на корточки, нашел местную радиостанцию и стал ждать обзор новостей, который передавали каждый час. Женский голос поведал о девяти тяжелых авариях, произошедших прошлой ночью и ранним утром на Южном шоссе, в результате которых четыре человека погибли и семь получили ранения; два человека погибли в огне, не сумев выбраться из горящего дома, пожилая женщина замерзла в нескольких шагах от своего хутора… Он допил кофе и повернул ручку настройки чуть вправо – частная радиостанция предупреждала об очередной волне холода,  синоптики предсказывали сорокаградусный мороз в течение нескольких ночей. Муниципальные службы призывали экономить электроэнергию… Читать дальше »

Известный писатель, лауреат букеровской премии Герман Сергеевич Курс проснулся в своей квартире на Бармалеевой улице в Петербурге. Настойчиво дребезжал дверной звонок. Герман пошарил рукой на тумбочке рядом с собой, нащупал мобильный телефон и поднес его к глазам. 10 часов утра. Курс опустил ноги, тапок не нашел и пошлепал в прихожую босиком, на ходу натягивая шелковый халат на обильно-волосатый торс. В дверном глазке он разглядел молодую девушку.

Кто там? – спросил Курс таким хриплым голосом, что сам удивился.

Я Тоня. Тоня Андреева.

Э.., вы к кому?

К вам, Герман Сергеевич.

Курс открыл дверь на ширину дверной цепочки:

Чем обязан?

Ну как же! Вы же меня приголасили на 10 часов.

Герман отчаянно пошарил по закоулкам памяти, натыкаясь на что угодно, только не на имя Тоня. Тем не менее, он снял цепочку и впустил девушку в прихожую. Читать дальше »

23
Окт

Массовка

   

Было время, когда я вставала по утрам с радостью: мне предстояло идти на любимую работу — в библиотеку  еврейской школы, в этой же школе учился в третьем классе мой сын Славик.

Прибалтийская республика, получив самостоятельность, вернула еврейской общине  здание школы, построенное в начале 20 века. Летом записали учеников во все 12 классов, директор Женя Лерман подобрал учителей. Из Израиля прислали книги и учебники. И я с увлечением принялась за чтение этих книг, изготовление стендов и организацию книжных выставок.

Директору Жене было немного за тридцать. Года три назад он, до того обычный советский журналист,  начал интересоваться еврейскими традициями и историей, стал ходить в синагогу, носить кипу. Обаятельного, улыбчивого директора очень любили дети, он установил в школе такое правило: взрослых работников школы называть только по имени, никаких отчеств, даже для директора.

Читать дальше »