Фаворитка Распутина
Летом 1922 года в бедной квартирке на окраине Берлина сидела усталая и печальная молодая женщина и перебирала бумаги, которые она успела захватить с собой из Москвы. Елене Джанумовой крепко досталось от большевиков: ее обвинили в укрывательстве каких-то драгоценностей, хотя чекисты успели обобрать ее до нитки. Посадили в тюрьму, издевались, приговорили к смерти. Но Джанумова оказалась иностранной подданной, ее не решились расстрелять. Как ей удалось выбраться из этого ада — уму не постижимо. Только теперь она решилась прикоснуться к бумагам, напоминавшим ей о прошлой жизни. Взяла потрепанный листок, исписанный прыгающими каракулями: « Милой дорогому моему Франтику злюсь на тя нешли тех хитрушек зной дусенька моя тех непосылай…» Фотография: удивленное мужицкое лицо с глубоко сидящими глазами, темная борода. На обороте надпись: «Мило вдухе любящей врадостье во господе леночке Григорий Распутин». Если бы не эти его телеграммы, записки и фотографии, она бы теперь не поверила, что встречи с Распутиным — не сон. И еще дневник. Елена листает его страницы…В марте 1915 года Лене пришло письмо от сестры из Киева: их мать, германскую подданную, хотят отправить в далекую ссылку. Такая же участь грозит и другой сестре, которая живет тут же, в Москве. Знакомая, Марья Аркадьевна, посоветовала ей обратиться к Распутину, он как раз на днях будет у нее в Москве. Распутин всемогущ, может, похлопочет за нее. Лена подумала: какой-то невежественный мужик, а без его ведома не решается ни один государственный вопрос! Но даже если он ничего для нее не сделает, взглянуть на знаменитого «старца» все-таки любопытно.
Утром Марья Аркадьевна позвонила Лене и велела срочно приехать: Распутин уже у нее! Несколько гостей сидели за завтраком. Лену усадили рядом с Распутиным. Его глаза впились в нее, будто до самого дна хотели прощупать, Лене стало не по себе. Распутин протянул ей стакан вина и приказал: «Пей!». Лена отхлебнула, и тут последовало следующее указание: «Пиши!» Распутин привык, чтобы ему беспрекословно подчинялись. Сразу неколько рук протянулись к ней с карандашом и бумагой. Распутин продиктовал какие-то общие фразы о любви и благодати. Все почтительно слушали, а одна дама шепнула Лене: «Вы счастливая, он вас сразу отметил и возлюбил!» Читать дальше »

Во внешности русского прозаика, драматурга и переводчика Михаила Зощенко и манере себя держать было что-то такое, что сводило с ума многих женщин. Нет, он не был похож на роковых кинокрасавцев, но его лицо, по словам одного из его знакомых, казалось освещенным экзотическим закатом — писатель уверял, что ведет свое происхождение от итальянского зодчего, работавшего в России и на Украине. По словам Даниила Гранина, узкое его смугловатое лицо привлекало какой-то старомодной мужской красотой. Маленький рот с белыми ровными зубами редко складывался в мягкую улыбку. Темно-карие задумчивые глаза, маленькие руки. Волосы расчёсаны на безукоризненный пробор. Деликатность и твёрдость, скорбность и замкнутость соединялись в его облике. Передвигался он неторопливо и осторожно, точно боясь расплескать себя. Чинность его и холодок можно было принять за высокомерие и даже вызов.
В Москве, на углу Спиридоновского и Грантаного переулков, невдалеке от церкви, где венчался Пушкин, в 1906 году жил писатель Борис Зайцев. В его доме собирались литературные компании – приходили Бальмонт, Соллогуб, Городецкий, Чулков, Андрей Белый. Иван Алексеевич Бунин тоже бывал на этих бестолковых, шумных вечеринках, шагая переулком, над которым свешивались ветви тополей и лип. Много тут собиралось хорошеньких барышень. Иван Алексеевич был по-мужски привлекателен и, когда видел красивую женщину, на глазах менялся. У Бунина было по «даме сердца» едва ли не в каждом провинциальном городке России – он с юности исходил страну собственными ногами. В обществе милых дам даже цвет его глаз переходил от серого к голубому, зеленому. Была в нем какая-то «многоликость” и в жизни он вел себя как на сцене. У него были все данные первоклассного актера, и он отлично ими пользовался. Борис Зайцев вспоминал, как Бунин сидел за стаканом чая, под ярким светом, в сюртуке, треугольных воротничках, с бородкой, боковым пробором треугольной же головы — тогда русо-каштановой — изящный, суховатый, худощавый. Молодея, тридцатишестилетний Бунин читал стихи: